Архитектор Максим Атаянц рассказывает о том, что нужно сделать, чтобы на городской периферии появлялись комфортные и красивые дома, чем хорош и плох «Лахта Центр» и почему нам не стоит равняться на Европу.
В сентябре верховный суд окончательно запретил Смольному требовать от девелоперов согласованного архитектурно-градостроительного облика зданий. Как вы считаете, чего наши власти хотели добиться данным условием? Стоит ли вообще утверждать архитектурный проект на самой ранней стадии?
- По-хорошему, какой-то контроль за тем, что строят, нужен обязательно. В какой форме его осуществлять – вопрос сложный. Важно, чтобы подобные согласования не стали результатом вкусовщины частного лица, которое внезапно стало чиновником и получило возможность принимать решения. Но есть Градостроительный совет, но на него выносят очень небольшую часть того, что строится. Есть главный архитектор, есть районный архитектор, который внимательно смотрит все проекты. В любом случае эта работа идёт. Много разговоров ведётся о том, что необходимо принять архитектурный регламент. Причём в известной степени он у нас существует, только в очень ограниченном диапазоне – например, практически для всех зон в городе есть детально прописанное высотное ограничение. Если бы были ещё и другие требования, как делается в крупных европейских городах, то, наверное, это было бы полезно, заранее давало бы некие рамки предсказуемости и позволило бы защитить город. Разговоры про регламент – бесконечные, но пока особенно ни к чему не привели. Сейчас, правда, исключили лазейки, когда под видом доминанты – башни, шпиля – можно было протащить повышение этажности. Что бы ни декларировал девелопер, он всегда будет стремиться, чтобы в наиболее «вкусном» месте простроить наибольшее количество квадратных метров для продажи. А основной механизм, который этот процесс сдерживает – общественный интерес. За него и должны сражаться государственные органы.
А можно ли вообще говорить об архитектуре, как о виде искусства, применительно к многоэтажным новостройкам на городских окраинах?
- Конечно нельзя. Можно построить дом, в котором есть горячая вода, электричество, канализация, но никакого отношения к архитектуре, как к искусству он иметь не будет. Так у нас сейчас и есть. Весь ХХ век бизнес строительный боролся за то, чтобы позволить себе такую ситуацию. И здесь очень большую роль сыграла модернистская архитектура. Произошла такая же ситуация, как с абстрактным нефигуративным искусством. Сначала им занимались большие мастера, которые также умели и академически изобразить всё, что угодно. Но потом получилось так, что весь колоссальный бэкграунд, скрывавшийся за живописью «белой краской по белому холсту» того же Джексона Поллока, был оставлен где-то позади и такую же поверхностную пустоту стали воспроизводить уже без художника. То есть он остался исполнителем воли куратора, а не самостоятельной фигурой.
В архитектуре произошло ровно тоже самое. Здесь аналог работ Поллока – абстрактные постройки Людвига Миса ванн дер Роэ. Они были искусством высокого класса, но в то же время позволили огромному числу анонимных бюро, в которых нет архитектора, как такового, строить нечто, как они считали, подобное. Для девелоперских структур, особенно тех, которые проектируют жильё эконом-класса, это очень удобная позиция. Есть штатные проектные организации, которые рисуют всё это исходя из какой угодно логики, кроме логики, собственно, архитектуры. Если вдруг продающим структурам захочется повесить на фасад какие-то рюшечки, то они их тоже повесят, но целостности не будет.
На эту проблему накладывается ещё и большая жадность. Но девелоперы в этом не виноваты, потому что любой бизнес жаден до той степени, пока ему позволяют. Если к этому добавить страшную неопределённость и низкий горизонт планирования, то чтобы проект хоть немного в этих условиях окупался, с метра территории надо такое выгонять, что мы в результате видим жуткие вещи.
А возможно ли сегодня повернуть сложившуюся ситуацию в обратную сторону?
- Я настаиваю на том, что даже в наших условиях можно и должно делать какие-то вещи совершенно другого качества. Нам нужно понять, что последним днём такого строительства будет тот, когда потребитель увидит, что за те же деньги он сможет получать что-то красивое. Сейчас ведь покупатель заранее знает, что то, во что он заселится, будет безобразным. Ему придётся, зажмурившись, сесть в машину и выехать оттуда – либо на природу, либо в центр города. Эту ситуацию надо сломать. Ещё очень важное обстоятельство заключается в том, что спрос сейчас чрезвычайно бедный, и нельзя сделать так, чтобы продукт хорошего качества выпускался за имеющиеся у людей деньги – частный бизнес же не может работать себе в убыток. Поэтому получается, что, скажем в Москве или в Московской области структура и объём спроса такой, что крупным девелоперам можно позволить себе как-то маневрировать и делать хорошие вещи. В Петербурге же, где по сравнению с Москвой народ живёт победнее, у людей задача хоть что-то купить, как бы оно не выглядело.
В 2015 году в Глазго взорвали шесть высотных жилых домов 1960-х годов постройки, очень похожих на наши «муравейники». Шотландские чиновники сказали, что они больше не отвечают современным условиям и назвали снос «концом эпохи строительства высотных жилых зданий». Как вы думаете, а какая судьба через несколько десятилетий ждёт наши современные районы с массовым жильём эконом-класса?
- Лучшим вариантом будет, если их тоже взорвут. Разумеется, сначала расселив жителей. Но я опасаюсь, что у нас дело пойдёт по худшему сценарию, а именно произойдёт формирование опасных гетто. Дело в том, что там помимо безобразности и не очень человеческих условий с плотностью застройки и транспортом, структура квартир чрезвычайно замельчённая. Для того, чтобы обеспечить как можно меньший бюджет покупки, и тем самым, очень расширить базу тех, кто это покупает, делается избыточное количество так называемых студий и однокомнатных квартир. Грубо говоря, для семейного проживания они вообще не предназначены. Если в студии общей площадью 22 метра у людей родится ребенок, то они попробуют что-то купить новое, но с большой долей вероятности не смогут свою квартиру продать. Тогда им придётся что-то снимать, а старое жильё в этих районах – сдавать. А кому они смогут сдавать такое жильё – либо гастарбайтерам, либо каким-то околомаргиналам. Когда в аренде будет порядка 20% квартир в комплексе, этот процесс пойдёт лавинообразно – люди начнут массово уезжать, поскольку жить там будет страшно и опасно. Таким образом, и могут формироваться разного рода гетто – по признаку либо экономической ограниченности, либо по криминальному, либо по этническому. Эта бомба, на мой взгляд, сейчас как раз закладывается.
С окраинами понятно, но начинается застройка жильём бывших промзон вокруг центра города. Несмотря на то, что несколько лет власти вели бесконечные разговоры о потенциале «серого пояса», проводились архитектурные конкурсы и тому подобное, застройка там тоже выглядит довольно «массовой». Выходит, всё это было чистым популизмом?
- В нашем социуме огромное количество действий происходит в режиме имитации. Власти считают, что раз в мире проводят конкурсы, то давайте и мы тоже так будем делать. Или: у нас такой же климат, как в Финляндии – давайте будем строить такую же архитектуру. Я бы сказал, что это чудесная, солнечная наивность. В России и на западе абсолютно разный уклад, что бы мы про себя не думали. А имитация неких конечных процедур, взятых из другой жизни, не может привести ни к каким результатам. Поэтому архитектурные конкурсы, в том виде, в котором они имитируют западную систему, не могут привести к нормальному результату. Для многих архитекторов окончание конкурса и чья-то победа являются только приглашением к началу реальной деятельности, борьбы за заказ. В нашем законодательстве нет механизма, который защищал бы права победителя архитектурного конкурса. Ну, молодым архитекторам, наверное, это ещё интересно.
Вообще, насколько сильно проект может отойти от первоначального замысла из-за требований заказчика?
- Во-первых, заказчик должен быть адекватный. У архитекторов есть такая болезнь, вернее их две – как маниакально-депрессивный психоз, который сейчас называется биполярным расстройством. Там есть маниакальная стадия и депрессивная, но это противоположно выглядящие части одного заболевания. У архитекторов таковым может служить сочетание позиции «чего изволите» с тем, что «я самый умный, я вас научу, не смейте мне указывать». С этим надо бороться. Заказчика надо слышать и понимать – если человек или организация тратит миллиардные деньги, то хотя бы потому, что они аккумулировали такие средства, это уже не идиоты. Мне немного легче, потому что ко мне обращаются, уже понимая, чего я буду, и чего не буду делать. Надо быть в постоянном диалоге. А удержание первоначального замысла, чтобы донести его до результата – одна из больших доблестей архитектора. Это получается очень по-разному и требует массы нехудожественных навыков. Изменений в проекте может быть сколько угодно, но они должны быть контролируемыми и оставаться в рамках, приемлемых для автора. А если они идут в другую сторону, то это гораздо труднее и стоит, может быть, даже отказываться от работы, когда это ещё возможно.
Вы работали над проектированием ряда объектов к Олимпиаде в Сочи. В Петербурге совсем скоро состоится другой спортивный праздник – Чемпионат мира по футболу. Сравним ли масштаб подготовки к этим событиям с точки зрения изменения облика городов?
- В Сочи масштаб происходящего был настолько значительный, что здесь я не вижу ничего даже похожего. Может быть, видит тот, кто вовлечён. Вообще такие инфраструктурные проекты нужны. Но поскольку это политика, про них всегда говорят много гадкого, иногда заслуженно, иногда нет. Я скажу вещь, которая из моих уст будет неожиданной. Мне кажется, что сочетание «Лахта Центра» и нового стадиона с Западным скоростным диаметром и вантовыми мостами образуют очень эффектное и целостное явление. Скажем, при движении из Пулково на Васильевский, вечером, это очень красиво. Другое дело, что это оказывается между заливом и городом Петербургом, и в каких-то случаях вылезает довольно противно. Скажем, «Лахта Центр» виден в некоторых местах довольно серьёзно, но точно не хуже, чем тошнотворный «Монблан», который убил всю перспективу Невы вверх по течению, или дикая, как электросварка, подсветка на телевышке. Вантовый мост не мешает ничему, стадион не лезет. С башней проблемы есть, но не такие, как если бы её поставили на Охте. Здесь некая победа у города случилась. Опасность не в этом, а в том, что небоскрёбы редко стоят по одному. Если там начнётся строительство какого-то «куста», то тогда нам будет просто горе.
Сейчас вы много работаете в Подмосковье, но в своём родном городе у вашей мастерской нет ни одного проекта. Это случайность?
- Да, меня иногда даже называют московским архитектором. Просто сложилось так, что, несмотря на огромный общий объём работы, Петербург – такое место, где люди довольно ревниво относятся к появлению новых фигур, а я ни к какому клану ни принадлежу и не хочу принадлежать. Бог даст, что-то сделаем и здесь.
Источник: Living